не стала его женой сразу, когда он просил об этом? Нет, ей понадобилась эта дурацкая свадьба. Хотелось удивить кого-то, заставить позавидовать себе, своей удачливости. Будь она его женой, ведь он не уехал бы сейчас. От жены так просто не уезжают. Сейчас же он уехал не к кому-нибудь, к жене. Стань Ирена его женой — и та была бы сейчас в прошлом, отрезанным ломтем в его жизни. Какие глупости говорят, что бумажка и печать ничего не значат. Значат, значат! Бумажка и печать оказались дороже ее любви, дороже ее сердца. Господи, господи, спаси ее и помилуй!

Как-то, подметая пол, она нашла расческу Никиты. Она так разволновалась, словно получила подарок от него, неожиданный и тем более дорогой. Она положила расческу на столик возле кровати, и, когда лежала не смыкая глаз, брала расческу и проводила ею по волосам. Представлялось, что это его рука прикасается к ней.

Теперь-то она знала, что ни минуты бы не раздумывала, кого выбрать — Никиту Михайловича или Виктора с его положением, с его директорским окладом и путевками в лучшие санатории. Оказывается, не это главное. Главное, чтобы рядом был он — Никита. Никитушка! Как он мог ее оставить? Как он посмел после того, что было! Подло, подло с его стороны. Он же знал, видел, что она его любила. Предал ее. Предал… как она предала Бориса. Да! Это ей наказание за Бориса. Он ведь тоже ее любил, а она его бросила — такого честного, незлобивого, такого верного… Один раз она на его глазах с кем-то поцеловалась — в фанты играли, — поцеловалась не просто так, не мимолетно, а всерьез, крепко обнявшись. Борис аж побелел весь. Ирена, отлично помнит, что он сказал ей тогда: «Ты хотела проверить, что я буду делать? А я никогда и ни в чем тебя не упрекну, потому что ты — это ты и твои поступки — твои поступки. А я люблю тебя всякую». И она не оценила его! Как, рассказывали ей, плакал он после того ее письма, что уговорила написать мать. Зачем она тогда послушалась ее, не такая уж она была покорная дочь. Она так и видит перед собой глаза Бориса, полные слез. Ни у кого в жизни она не встречала больше таких красивых, таких голубых глаз. Прозевала она свою любовь, упустила. Правильно ее судьба наказывает. Так ей и надо! Сейчас Борис был бы ее мужем, надежным, любящим. Не то что Никита. Так ошибиться! И что она в нем нашла? Черствый, глухой человек. Да-да, бывают глухие на уши, а он на чувство. Глухой на чувство. На любовь. Если бы он был способен любить — он бы ни за что не уехал. Он бы ценил ее, цеплялся, боялся потерять. Для него любовь — ничто. Для других она как солнце: нет солнца — нет и жизни. А для него она даже не свет в окне, так — свечечка… Он обыкновенный чурбан! Чурка, а не человек. Не понял своего счастья, глупец! Как бы она его любила! Как бы ему было хорошо с ней. Она бы все для него сделала. Все.

Был уже апрель.

Как-то Ирена пришла на работу раньше обычного. Она зашла в кабинет председателя посмотреть, не осталось ли с вечера каких-нибудь бумаг для нее. В кабинете было душно, пахло дешевым куревом.

Ирена открыла форточку и засмотрелась на чистое, с легкими облаками небо. Настоящее весеннее небо. Воздух пронзительный, щекочущий ноздри.

Небо напоминало море. Боже, как давно не была она на юге, не купалась в ласковой, мягкой воде. Больше всего она любила тот момент, когда из окна поезда вдруг видишь море, Синее, просторное, оно тянет к себе, в себя… Так и хочется скорее кинуться в него, плыть, нырять. Это предвкушение встречи с морем наполняло восторгом. Сердце весело колотилось. Не успевали, бывало, приехать, Ирена тут же бежала к морю…

Придется ли еще когда-нибудь побывать там? Пока, конечно, рано об этом думать — война! Но не вечно же ей быть, скоро — по всему видно — ей конец. Но что будет с ней самой? С Иреной? Сейчас она, с ордерами, карточками да талонами в столовую, кое-что значит, а потом? Кому нужна она будет потом, простая секретарша?

Ирена вдруг почувствовала, что она не одна в комнате.

В дверях стоял Григорий Иванович и смотрел на нее тем особенным взглядом, каким мужчина смотрит на заинтересовавшую его женщину. Этот взгляд Ирена узнавала сразу и безошибочно. Что на него нашло? Никогда за ним такого не водилось, сколько уже вместе работают. Она мысленно оглядела себя со стороны. Голубой в полоску джемпер, — когда-то Виктор привез его из Риги, — узкая юбка. Волосы вчера промыла в яичной пене, и они пушисто вьются вокруг головы. Все в порядке. Но ведь она и раньше бывала не хуже. Или это весна так на него подействовала? Утренняя тишина? То, что увидел ее не за столом с бумагами, как обычно, а задумавшейся у окна?

Ирена сделала вид, что ничего не заметила, да и он поздоровался и прошел к вешалке, стал раздеваться, полез в карман за папиросами.

Ирена пошла к двери. Закрывая ее, но еще не совсем закрыв, она изогнулась посмотреть, на месте ли шов у чулка. Она знала, что у нее гибкая талия и что Григорий Иванович смотрит ей вслед. Глупость какая, тут же выругала она себя, зачем он ей нужен?

Но днем, когда Григорий Иванович ушел на обед, а она осталась регистрировать письма, чтобы уйти пораньше домой, задумалась. Конечно, он совсем не то, что она могла бы желать для себя, но… если здраво рассуждать, да, он мужик мужиком, но и она теперь уже не Грета Гарбо. И терять годы, выжидая неизвестно чего, — глупо. Быть женой председателя исполкома, пусть и районного, это очень немало. Правда, у него есть жена — полуграмотная баба. Она — никто. Смешно и сравнивать: рыхлая, шумная, всегда неопрятно одетая — и Ирена. Конечно, надо думать, что она все-таки не настолько, наверное, дура и развестись ему так просто не даст, подымет скандал. Что ж, тогда придется уехать из Шабанино, и это, может, и к лучшему — уехать туда, где их не знают. В должности его не понизят — номенклатурный работник, а на новом месте все можно начать сначала. И первое, что надо будет сделать — привести Григория Ивановича в божеский вид, чтоб с